Февраль 1993 года. Четыре поэта, собравшись за чаем на квартире одно­го из них, говорят о своих творческих идеалах и находят, что между ни­ми есть немало общего. В результате образуется новая поэтическая группа, принявшая название мелоимажинисты (греч. мелос – мелодия, лат. имаго – образ). Напитком своим мелоимажинисты избрали на тот вечер фруктовый чай «Пиквик», эстетические же взгляды выразили в виде «Декларации мелоимажинистов». Поскольку до сих пор в печати цитировались лишь отдельные фрагменты, полный текст ее публикуется здесь. Он небольшой, но кусается.

Кого и за что «кусали» мелоимажинисты? Вспомним литературный «пейзаж после битвы» в начале 90-х. Наигранный оптимизм официальной поэзии социалистического реализма съежился, как проколотый воздуш­ный шар, однако все новые проколы давно лопнувшего шара привели к тому, что поэтическое стило увязло в резине массовой культуры. Ибо чем, если не массовой культурой, являлись тексты иронистов и «куртуазных маньеристов», что давали они душе и даже уму? По существу, поэзия, которая вызывала у нас неприятие, – это поэзия отрицания. Именно это слово, будто волшебное «Сезам, откройся!», пролагает путь сквозь картонные стены обложек к сути. А суть – это работа «на потребу» читателя, эстрад­ное развлекательство. Конечно, эстрада – место, вожделенное для многих, ибо все, что произнесено оттуда, оплачивается, но должна ли быть глав­ной для поэта проблема его собственного материального благополучия? Да и само отрицание в эти годы было уже не борьбой с тоталитарным ре­жимом, как, например, у обэриутов и позже шестидесятников, а высмеи­ванием реалий прошлого бытия.

В это холодное для души время мы решили кое-что противопоставить эстетике отрицания, а именно гармонию или, как называл это Блок, «космос». Мы сходились на том, что поэтам надо стремиться не к диалогу с хаосом, не к дроблению хаоса на песчинки строк и даже не к подчинению его известным постулатам гармонии, а к созданию новых гармонических построений: в поэзии ведь все в первый раз. Мы были уверены, что вскоре произойдет новый «поворот винта» и нам явится очередной виток гегелевского «отрицания отрицания». Ускорить этот «поворот винта» и стало сверх­задачей четырех поэтов, объединившихся в группу мелоимажинистов.

Итак, кто же пил чай в тот день в бывшем рабочем кабинете акмеиста Михаила 3енкевича, с которым один из мелоимажинистов оказался связанным прямыми родственными узами? Прежде всего, те двое, которые и задумали обратиться к образной поэзии и строить ее с использованием мелодического богатства русского стиха: тот, кто пишет эти строки, и моло­дой Сергей Нещеретов, тогда студент иняза. Также в группу вошла поэтесса Ира (так!) Новицкая (не путать с переводчицей сказок Астрид Линд­грен Ириной Новицкой!). Ее поэтическое бытие в мире конкретных пред­метов, как показалось, привносит некий новый колорит в наши порою абстрактные стихотворные построения. Откуда-то с облаков слетела к нам на чаепитие воздушная Людмила Вагурина, поэтесса и переводчица. Облака курчавились волнистым профилем Владимира Микушевича.

Критика сразу подметила: «Наверное, строгие исследователи будут спорить, можно ли назвать школой, обозначить одним «измом» таких непохожих авторов» *. По нашему мнению, можно, более того, для каждой поэтической группы характерна подобная «непохожесть»: в поэзии, как в любви, важнее смотреть не друг на друга, а в одну и ту же сторону.

Расскажем вкратце о творческом лице каждого из мелоимажинистов и начнем, пожалуй, с самого младшего (но далеко не худшего) из них – Сергея Нещеретова. Из этой четверки он более всего и прежде всего имажи­нист (и, понимая это, подчеркнет впоследствии свое кредо в названии сво­ей книги стихов: «Хронический имажинист»). 1992 год как дата написа­ния стихотворения порою читается как 1922 или даже 1912 – автору уда­ется «Восемьдесят лет, как слой лежалой пыли, / / стереть с барельефа по­эзии». Однако то, что когда-то писалось всерьез, редко переосмысливает­ся через такой промежуток времени без некоторой иронии (см., например, «Отрывок об акмеистах». Итак, ирония и попытки позднего осмысления, имажинистская прихотливость, эпатаж футуристов начала века «пред­ставь, что назавтра протух / / алфавитный фарш»), бердслеевский дека­данс «Смерть почиет в ломких розах». Угадывается в этих текстах и пыт­ливый взгляд поэта на суть (а чаще, как и у всех авторов с устремлениями преимущественно эстетическими, на внешнюю фактуру) вещей. Глаз у поэта зоркий, да и воображение подсказывает яркие, необычные образы: так, бокалы он видит как

 
тяжелые хрустальные ботинки
с ноги старинного французского вина.

Для Иры Новицкой имажинистская образность также характерна более, чем мелодика стиха. Большинство ее текстов – верлибры, встречаются и белые стихи, что выдает тайную тягу автора к ритмической организации образов. В поэзии Новицкой прежде всего обращаешь внимание на анти­эстетику: здесь и «вытекший глаз светофора», и «челюсти беззубые», и еще многое в том же роде. Однако это не похоже на антиэстетику Рембо, опи­сывавшего чрево Парижа как бы со стороны. Нет, поэтесса жила в Моск­ве в эпоху «простреленного времени», живет здесь до сих пор, «читает но­гами улицы» и только иногда вздыхает: «Знаешь, / / где-то есть нежно-­апельсиновые дороги...» Ужас безвременья с болью пережит, переплавлен в строки, которые не могут быть другими, скажем, нарочито красивыми:

 
слова лезут друг из друга
сталкиваются
откусывают друг другу головы
плюются
и уползают обратно [...]

Порой она находит гармонию в урбанистическом пейзаже:

 
О сколько музыки
в одном вечернем летнем часе ­полет мотоциклиста –
гул дальних улиц
собачий лай
фырчание машины поливальной [...]

Книга Иры Новицкой «Дороги темный конус» имеет подзаголовок «Книга свободных стихов». И свободны они не только потому, что верлибры, но и благодаря духу внутренней свободы человеческой личности, которым они проникнуты.

Если интонации Иры Новицкой можно назвать экспрессионистически­ми, то поэтика Людмилы Вагуриной импрессионистична и изысканна, не чужда и стилизации:

И зонтиком-грустью лицо заслоняя,

Японка бредет по размокшей бумаге...

Этому автору в свое время много доставалось от критики: ее лирику квалифицировали как «привычную женскую». Пожалуй, это не вполне справедливо: прежде всего, совершенно нехарактерен для женской поэзии на­бор приемов, которыми пользуется поэтесса, да и не замыкается она в лю­бовно-чувственном мировосприятии. Поэзия Людмилы Вагуриной камер­ная, не случайна строчка: «В этой комнате в трудные игры играют», но это придает стихам даже некую утонченность. Камерность здесь не недо­статок, а особенность. Спорно другое: стихи, написанные «в час раздумий о сущем души», попытки философии в виде религиозного морализирова­ния. Если «купол видится на рассвете», это еще не значит, что в стихах (и под куполом) присутствует Бог, поскольку он пламень и вдохновение, а не душеспасительный шепот о «суете забот».

Есть у Людмилы Вагуриной тексты и вполне имажинистские, образные.

Например, такой «взгляд сверху»:

 
Город ломает сумерки
Спичками фонарей ­–
Ярких или обугленных ­–
Полночи сторожей.

По этим стихам видно: автор умеет не бояться «выси небес».

Что же до последнего оставшегося мелоимажиниста, о нем умолчу, по­скольку самая неблагодарная задача – это писать о себе. Замечу лишь, что в те годы я, не чураясь образности, писал стихи сугубо мелодические и лишь впоследствии стал искать мелодию в паузах, в безмолвии.

Такой вот была четверка мелоимажинистов, просуществовавшая как поэтическая группа в течение двух лет. Мы не очень заботились о том, как себя «подать», полагая, что главное в поэзии не имидж, а текст. Новые поэтические гармонии – вот была цель. Конечно, нам хотелось, чтобы стихи наши звучали на публике: поэзия образно-мелодическая в этом случае обретает новую жизнь.

Итак, 28 мая 1993 года – презентация новой поэтической группы в Литературном музее. Декларация впервые звучит вслух, за нею следом – сти­хи. Потом журналисты задают вопросы, просят подтвердить, что устрем­ления наши – эстетические, а не дидактические. Охотно подтверждаем. Спрашивают, каким будет следующий этап мелоимажинизма. Отвечаем: издание книг. Как всегда, невозмутимый Всеволод Некрасов принимает в подарок уже вышедшие книги поэтов. Ждем рецензий. Несколько газет да­ют информационные материалы о группе, в газете «Сегодня» Борис Кузь­минский усматривает в стихах нечто... испанское и сравнивает их с Гар­сиа Лоркой. Наверное, хорошо знает испанскую поэзию – а тут такой слу­чай сообщить об этом публике!

Январь 1994 года. Вечер мелоимажинистов в клубе «Образ и мысль». Здесь тоже поят чаем, но только не «Пиквиком», а грузинским, первый сорт. В окно поглядывает луна. Дом тонет в сугробах. Смотрим на луну, читаем стихи. Спрашивают: «Вы говорите о пластическом соединении образов. Как это делается?» Отвечаю: «Если был бы единственный способ, мы всю жизнь писали бы одно стихотворение. Художественную задачу каждый раз решаешь по-разному». После вечера к нам с Нещеретовым в раздевалке подходит молодой парень, говорит Сергею: «Ваши стихи мне боль­ше других по вкусу. Самые крутые» Охотно уступаю собрату пальму пер­венства.

Апрель 1994 года. Стихи мелоимажинистов рецензирует журнал «Октябрь»**. Упоминаются следующие книги: «Дороги темный конус» И. Новицкой (1993), «О многом и об одном» Л. Вагуриной (1991), мои «Запечатанные послания» (1992) и «Звезды и звуки» (1993). Статья, подписанная зловещей фамилией (псевдонимом?) Огульник, как ни странно, доброжелательная. Мы, оказывается, «подпитываем читателей свежими образами и формами». Стихотворения оцениваются «за техничность», как фигурное катание. Тексты мелоимажинистов названы каноническими. Со вторым мы вполне согласны.

Кстати, о книгах. Кроме названных, вышли еще лишь три книги, кото­рые можно добавить к перечню мелоимажинистских поэтических сборни­ков. Все они появились уже после упоминаемой рецензии, а две из них ­вообще после распада группы. В хронологическом порядке это: моя книга «В белом огне ожиданья» (1994), «Камень пращура» Л. Вагуриной (1995) и «Хронический имажинист» С. Нещеретова (1996). Моя последняя кни­га «Поле вечных историй» (1996) выдержана в резко контрастной мелоимажинизму поэтике, и потому тексты из нее не могут рассматриваться в качестве мелоимажинистских, что взбрело в голову сделать в 1997 году рецензенту «Книжного обозрения», правда, по фамилии Кащенко.

Рецензия на одну из мелоимажинистских книг послужила если не причиной, то, по крайней мере, одним из поводов для распада группы. В об­зоре лучших книг 1993 года я писал – разумеется, более чем доброжелательно – о названной уже книге Иры Новицкой. При публикации статьи в «Книжном обозрении» была допущена – не по моей вине – опечатка: «лезут друг на дpyгa» напечатано вместо «лезут друг из другa». Посчитав сие злонамеренным, автор стихотворения сильно усомнилась в идеях ме­лоимажинизма.

Непосредственным же толчком для распада группы послужили разногласия по поводу издания сборника стихов «Мелоимажинисты-95» – его мы начали готовить еще летом 1994 года. С каждым был обговорен состав подборки, осенью 1994 года был завершен компьютерный набор текстов и верстка. И вот совершенно неожиданно Ира и Людмила отзывают свои подписи под декларацией, однако стихи опубликовать желают – при ус­ловии, что книга не будет содержать текст Декларации, называться «Ме­лоимажинисты», а станет неким ни к чему не обязывающим коллективным сборником наподобие почившего в бозе альманаха «Поэзия». Считая, что у каждого есть полное право идти своим путем, мы объявили, что с нового 1995 года группа не существует. Книга «Мелоимажинисты-95» так и не вышла и существует лишь в виде оригинал-макета.

Глубинная же причина распада группы, на мой взгляд, проста: измени­лась ситуация в поэзии, ироническое стихопроизводство выдавало все бо­лее легковесную продукцию и наконец выдохлось совсем, как и весь на­родившийся на обломках империи соц-арт. Когда же не с кем воевать, вой­ско, даже поэтическое, распускают, и каждый идет убирать свой собствен­ный урожай.

И все же стоило ли огород городить? Даже учитывая то, что мелоимажинистская эпопея не имела того резонанса, как, например, у имажинистов 20-х годов, скажу: по моему глубокому убеждению, стоило. Мелоима­жинизм пытался ввести вместо эстетики отрицания некую позитивную эстетику. Если даже считать, что наша «попытка звука» не удалась, то от­нюдь не из-за того, что наши голоса звучали tutti frutti, на разные лады: в любой поэтической группе это неизбежно. Нет, причина – слишком мно­го задора, навеянного эйфорией первых лет российской демократии. Эпо­ха все равно оказалась трагической, потому что конец века, тем более ко­нец тысячелетия не может не быть трагическим. Мы тогда этого не пони­мали, быть может, за исключением Иры Новицкой, оказавшейся самой прозорливой из нас.

И все-таки теперь уже легче определить место мелоимажинизма в литературном спектре 90-х: это, как мне кажется, одно из течений набираю­щего силы магического реализма, эстетика которого постепенно вытесня­ет эстетику соц-арта, а может быть, и концепта. Тонкий ручеек мелоимажинизма влился в эту реку, надо сказать, довольно бурливую, и сделал ее – пусть немного – более полноводной. У патагонцев есть легенда о человеке, взошедшем на вершину горы и огласившем поднебесье своею песней. Человека этого со временем не стало, но звук его песни жил. Слышали его те, кто выходил из дому не ради дел насущных, а в поисках чего-то несуществующего. Быть может, Красоты.

* Книжное обозрение, 1994, 8 марта.

** Октябрь, 1994, № 4. С. 189-192